ДОЛГОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ

Дорогие читатели! Представляем вашему вниманию очень интересную статью из полнотекстовой справочной базы "Казань и казанцы" об известном поэте, журналисте  Рахиме Саттаре.
Статья была написана его сыном в далеком 1992 году и опубликована в «Советской Татарии».

 ДОЛГОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ
 Версия сына о судьбе отца

Журналисту и поэту Рахиму Саттару в нынешнем августе исполнилось бы восемьдесят лет. И я, его сын, словно внезапно прозрев, думаю что он ведь и сегодня еще мог бы жить. Он был из рода долгожителей. Но в последний раз я видел отца в Казани глубокой осенью 1941 года. Мы с бабушкой провожали его до остановки трамвая у Ленинского садика…
Как известно, мой отец, Рахим Саттар, причастен к деятельности подпольной организации в татарском легионе, который был создан немцами в годы войны, чтобы заставить пленных татар воевать против своей Родины. Об этом написано в книгах Рафаэля Мустафина. Но раньше написал об этом писатель Юрий Корольков в документальной повести «Через сорок смертей». Книга Королькова увидела свет в 1964 году. В начале семидесятых годов Ю.Корольков приезжал в Казань, и у него была встреча с читателями. На этой встрече я задал писателю вопрос: «В своей повести вы показали отца как активного участника подпольной организации. Есть ли у вас документы, подтверждающие его роль в этой организации? И что это за документы?» Ю.Корольков ответил, что документы есть, но ни сказать о них, ни показать их мне он не может...
В конце шестидесятых профессор философии М.И. Абдрахманов, случайно встретив меня на улице Ленина (ПРИМ.: ныне – Кремлевская), рассказал, что в самом начале войны и он, и мой отец были призваны и направлены в военное училище под Куйбышевом. Но спустя примерно месяц отца вызвали к начальнику училища, и в свое подразделение он уже не вернулся.
Мансур Ибрагимович рассказал мне об этом, конечно же, не случайно. Вроде бы не ахти какой акт, и все же странно: рядового курсанта вызывают к самому начальнику училища, и обратно он уже не возвращается. Но если знать, что произошло с отцом позже, то и у этого эпизода появится своя логика.
Я отлично помню день начала войны. Мы с отцом на площади Свободы стоим в толпе и слушаем репродуктор. Очевидно, это было выступление Молотова. Между этим эпизодом и проводами отца, глубоко врезавшимися в мою память, есть еще и третий, который я помню менее отчетливо. К отцу пришел мужчина, которого до того я ни разу не видел. Они беседовали, а я лег спать. Но отчетливо помню, как во мне все встрепенулось, когда до меня донеслось из их разговора, что надо сдаваться в плен... Помню, как я приподнялся и спросил что то вроде: «О чем это вы говорите?» Отец поднялся со стула и быстро подошел ко мне. Он успокоил меня, как мог, и вскоре, видимо, я уснул.
Еще одна важная для меня встреча состоялась благодаря поэту Наби Даули. Он вместе с отцом до войны работал в газете «Яшь сталинчы». У меня хранится фотография тех лет, на ней отец и Наби-абый запечатлены вместе – на кожаном диване они сидят рядышком, подогнув под себя по-татарски ноги. И вот году в пятьдесят шестом или пятьдесят седьмом – я тогда учился в Казанском университете – Наби Даули сказал, что хочет познакомить меня с одним человеком, который видел моего отца во время войны в Германии. Сейчас не помню ни имени этого человека, ни адреса, где он жил. А рассказал он следующее. Во время войны он попал в плен и сидел в немецком концлагере. И вот однажды в лагерь приехал мой отец. Он был в немецкой форме. И у них состоялась беседа. Отец предлагал ему вступить в создаваемый немцами татарский легион.
Я никому не желал бы в те годы узнать такую новость о своем отце. Естественно, Наби-абый предупредил меня, чтоб я никому не говорил о том, что узнал. И хотя никакой оценки произошедшей при столь экстремальных обстоятельствах встречи никто не давал, в душе моей на долгое время поселился тревожный вопрос, в смысле которого я сам себе долго не отдавал отчета. И все же я был благодарен Наби Даули.
Только спустя много лет все эти факты стали выстраиваться в моем сознании в единую цепочку. И те, которые я хранил в своей памяти, и те, которые мне стали известны позже. И я предположил, что на отце в свое время остановили выбор с тем, чтобы забросить его в тыл врага. Но сразу хочу оговориться: это предположение лично мое, и факты эти неоспоримы только для меня.
Об отце помнили не только мы, его близкие. После войны, в 1946-48 годах, к моей маме, к сестрам отца в Казани и Одессе приходили из органов и спрашивали: не появлялся ли отец? Предупреждали, если появится, то мы должны сообщить им об этом. Для нас это было своеобразной весточкой, которая оставляла надежду на то, что отец, может быть, жив. А с другой стороны, подозрения, падавшие на него, были слишком серьезны... Жить долгие годы с таким грузом неизвестности на душе было очень непросто.
Впервые имя отца открыто было упомянуто 7 декабря 1957 года в газете «Советская Россия», где было опубликовано письмо Абдуллы Алиша к родным. В нем было лишь сказано, что Алиш встретил в лагере близ Берлина поэтов Мусу Джалиля и Рахима Саттара. Но сразу на душе полегчало: если имя отца не вычеркнули из письма Алиша, значит, теперь он вне страшных подозрений.
Трудно и мучительно долго возвращались на Родину доброе имя отца и правда о том, что было с ним во время войны в тылу врага. И думается мне, что вся правда об этом не известна нам до сих пор...
Переломным оказался 1964 год.
Весной я встретил писателя Габдрахмана Минского, который сообщил мне, что в сейфе секретаря обкома по идеологии Камиля Фасеева находится блокнот со стихами моего отца, дошедший до Родины из фашистской Германии, и что я могу, сославшись на его имя, увидеть этот блокнот. Вот так почти через двадцать лет после окончания войны я узнал о берлинской тетради отца. Но впервые его стихи я прочитал в газете «Соцналистик Татарстан» 18 июля 1964 года.
Долгие годы томительного ожидания – и вдруг такая весть! Это казалось невероятным. Не то чтобы у нас были какие-то сомнения относительно честности отца. Никогда! Но тот факт, что из государственных спецхранов наконец-то извлечены рукописи отца, которые много лет держали под спудом, означал реабилитацию его доброго имени, признание его верности долгу и своей Родине.
Отец бежал из местечка Едлино под Варшавой по направлению к Советскому Союзу предположительно в конце мая 1943 года. Отсюда ясно, что все стихи из его рукописной книжечки, названной им «Стихотворения в неволе», написаны, когда отец находился в среде легионеров. Причем последнее из двадцати пяти стихотворений сборничка переписано не его рукой. Видимо, уже после побега отца кто-то, кому он отдал свои стихи, переписал их в эту рукописную книжечку по памяти или с другого экземпляра. Да, стихи отца переписывали; заучивали наизусть, тому есть свидетели... В составе группы из пяти человек, бежавшей из Едлино, был и ветеринарный врач Мамлеев. Его жена и дети после войны жили в Янауле, в Башкирии. Там же, недалеко от них, жила и сестра отца Фаузия-апа. Обе семьи знали друг друга. И вот однажды Мамлеевых навестил один из бывших легионеров. За праздничный стол была приглашена и Фаузия-апа. И в тот вечер бывший легионер читал стихи отца. Он хранил их в своей памяти десятки лет.
Трудно переоценить значение этих поэтических строк для тех, кого фашисты собрали в легионы, чтобы склонить воевать против Родины. В стихах отца настолько зримо передано мироощущение татарина, что кажется: не там, за тысячи километров, за линией фронта написаны эти строки, а здесь, рядом, в толще народной жизни. И нетрудно представить себе, какого жадного и благодарного читателя они находили там и тогда.
Напомню читателям, что два татарских батальона были посланы немцами на борьбу с белорусскими и украинскими партизанами, но, перебив немецких командиров, легионеры сами перешли на сторону партизан. Отца с ними не было. Но я вправе думать: в том, что татарские легионеры не воевали против Родины, есть и доля причастности и поэзии отца. Его душа трудилась для них и с ними.
И еще один шаг по возвращению доброго имени отца был сделан в 1969 году. 5 января в газете «Известия» была опубликована статья Рафаэля Мустафина, в которой рассказывалось о доносе на моего отца в гестапо некоего Шафи Алмаса. Этот человек должен был стать президентом государства Идель-Урал, которое намеревались создать немцы после завоевания СССР. Он же руководил фашистской газетой на татарском языке, сотрудником которой был отец. Кроме, него, согласие работать в газете дали и другие члены подпольной организации, которую возглавлял Муса Джалиль, – А.Алиш, Г.Шабаев, Ф.Булатов. Но донос этот полностью посвящен разоблачению Рахима Саттара.
3 мая 1943 года Шафи Алмас пишет, что в последнее время стал чувствовать сопротивление проводимой им в газете политике. И в первую очередь оно исходит от легионера Саттарова. В подтверждение этого Ш. Алмас приводит факты: 1) В марте большевики обратились к татарам в немецком плену с призывом вместе защищать единую Родину и в это обращение включили известное стихотворение Г.Тукая об общей судьбе татарского и русского народов. Почти одновременно с этим Р.Саттаров пишет статью для газеты «Идель-Урал» и приводит то же стихотворение Тукая... 2) Саттаров в соавторстве с другим сотрудником газеты пишет статью о грандиозном развитии Казани в период правления большевиков и о заслугах Ленина в предоставлении государственной автономии татарам. Примечательно, что эти же аргументы были и в обращении большевиков к пленным татарам. 3) Легионерам, работающим в газете, было предложено написать листовки, которые призывали бы татар, находящихся в частях Красной Армии, переходить на сторону немцев. Саттаров от имени всех сотрудников отклонил это предложение...
Донос довольно объемист. В заключение Шафи Алмас делает вывод, что Саттаров – большевистский шпион, он заброшен с целью как можно больше навредить той совместной работе, которую проводят Шафи Алмас и ему подобные с немецким командованием.
Донос этот был найден в архивах гестапо с грифом «Совершенно секретно».
Не знаю, есть ли в наших архивах документы с таким же грифом, которые подтвердили бы версию Шафи Алмаса (а теперь и мою) о том, что отец действительно был заброшен в тыл врага с заданием противодействовать замыслам немецкого командования, которые сводились в общем виде к тому, чтобы натравить народы СССР друг на друга. Мои предположения основаны чаще всего на устных и документально не оформленных свидетельствах тех, кто встретил отца на своем пути. Донос же Шафи Алмаса – вполне официальный документ. И, надо полагать, для своих опасений несостоявшийся президент имел очень веские основания.
Трудно поверить, чтобы сразу столько татар, составляющих цвет народной интеллигенции, оказавшись в экстремальной ситуации, дали добровольное согласие вступить в татарский легион, сотрудничать с фашистской газетой, войти в эмигрантское правительство, действуя исключительно по наитию, без какого-либо организующего начала. Не будь его, убежден, и Джалиль, и Алиш, и многие другие предпочли бы смерть потере доброго имени. Чтобы во времени и пространстве совпали желания и действия нескольких десятков людей и чтобы эти действия были целенаправленными, должен был появиться некто, который бы сказал: «Иди и делай!» Причем важно, чтобы это был человек, который пользовался бы доверием и той, и другой стороны.
На мой взгляд, отец идеально подходил для этой задачи. Он был сыном муллы, который после революции занялся сельским хозяйством, стал крепким середняком и чудом ушел от раскулачивания. А с другой стороны, он пошел добровольцем на финскую войну, был известным журналистом и поэтом.
Конечно, отец – не единственный, кому могли бы доверить это задание. И даже если моя версия верна, наверняка у него были дублеры. Лишь одно мне кажется невероятным, что отец сам все задумал и сам исполнил. Он не был руководителем подпольной организации, но вполне мог быть тем, ктовызвал к жизни ее появление.
Не думаю, что мои предположения могут как-то умалить значение самой подпольной организации, заслуги того или иного ее члена. Да и мысль моя совершенно о другом. За давностью лет многое ушло в небытие. Но мы не вправе забывать, что каждый из них был личностью и каждый заслуживает отдельного разговора. На мой взгляд, та роль, которую сыграл отец в создании и деятельности подпольной организации татарского легиона, еще не до конца раскрыта. Поэтому я считаю своим долгом опубликовать то немногое о ком, что мне стало известно.
...Закончив переписывать свои стихи в самодельный блокнот, отец сделал такую приписку: «Переписать все не смог. Я не изменил. И ты будь таким. Путь один. Другого пути нет. Мама, Иль, Алсу, родные».
Там, в плену, чувство родины и чувство долга у них было обострено необычайно. Чтобы чувствовать так же, надо пройти тот же путь. Но я никому не пожелал бы такого... А потому очень прошу: прикоснитесь к их душам через их поэзию. Эти строки написаны и для вас.
Позволю предложить в своем подстрочном переводе конец одного стихотворения из рукописи отца. В нем видения детства и берлинская явь переходят друг в друга. Отец пишет о том, что Берлин, наверное, прекрасен для немца. И вот финал:
 Не нужны мне эти башни,
 Не нужны мне красивые дворцы,
 Не нужна дорога меж _зелени,
 Не нужны мне эти небо и луна.
 Пусть соломой будет крыта крыша,
 Пусть босоногий бегает ребенок,
 Лапша пусть будет, пшенный суп,
 В каляпуше пусть будет дед,
 По колено пусть будет грязь
 на дороге .
 Пусть мозоли лопаются
 на ладонях ,
 Только пусть будет Родина,
 родная страна ,
 И я, для Родины взращенный
 мужчина-богатырь

И. САТТАРОВ
//Советская Татария. – 1992. – 22 августа. – С. 10-11

На снимке из архива автора – журналист и поэт Рахим Саттар
Еще больше статей в полнотекстовой справочной базе «Казань и казанцы» нас сайте Централизованной библиотечной системы г. Казани!